Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук
Ваша поступь легка — шаг с мыска на каблук
И подёрнуты страстью зрачки, словно плёнкой мазутной.
Любопытство и робость , истома и страх
Сладко кружится пропасть и стон на губах —
Так замрите пред мёртвой витриной, где выставлен труп мой.

Я изрядный танцор — прикоснитесь желаньем, я выйду.
Обратите внимание — щёголь, красавец и фат,
Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью
Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.

На стене молоток — бейте прямо в стекло
И осколков поток рухнет больно и зло,
Вы падёте без вывертов — ярко, но просто, поверьте.
Дребезг треснувшей жизни, хрустальный трезвон
Тризна в горней отчизне трезво взрезан виссон
Я пред Вами, а Вы предо мной — киска, зубки ощерьте.

И оркестр из шести богомолов ударит в литавры,
Я сожму Вашу талию в тонких костлявых руках.
Первый танец — кадриль, на широких лопатках кентавра,
Сорок бешеных па по-над бездной, чье детище — мрак.

Кто сказал: «Казанова не знает любви» — тот не понял вопроса,
Мной изведан безумный полёт на хвосте перетёртого троса.
Ржавый скрежет лебёдок и блоков — мелодия бреда,
Казанова, прогнувшись касаткой, ныряет в поклон менуэта.

За ключицу держитесь — безудержный пляс,
Не глядите в замочные скважины глаз,
Там, под крышкою черепа, — пыль и сушёные мухи.
Я рукой в три кольца обовью Ваш каркас,
А затем куртуазно отщёлкаю вальс
Кастаньетами жёлтых зубов возле Вашего нежного уха.

Нет дороги назад — перекрыта и взорвана трасса,
И не рвитесь из рук — время криво, и вряд ли право
Серный дым заклубился — скользим по кускам обгорелого мяса
Вдоль багряных чертогов Властителя Века Сего.

Что Вы вздрогнули детка — не Армагеддон.
Это яростный рев похотливых валторн
В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной, особы.
И не вздумайте дёрнуть крест-накрест рукой:
Вам же нравится пропасть — так рвитесь за мной,
Будет бал в любострастии ложа из приторной сдобы.

Плошки с беличьим жиром во мраке призывно мерцают —
Канделябры свихнувшейся, пряной, развратной любви.
Шаг с карниза, рывок на асфальт, где червём отмокает
Прах решенья бороться с вакхическим пульсом в крови.

Кто сказал — «Казанова чарует лишь в виде маневра»?
Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва,
Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Анды
В монотонной свирепости черной и злой сарабанды.

Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére nobis,
Miserére nobis.
Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére,
Miserére nobis.

Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла
В обнажённой нирване схлестнулись тела
Шорох кожистых крыл — нас баюкают ангелы ночи.
Диким хмелем обвейся и стыло смотри,
Как звезда эдельвейса раскрылась внутри,
Как вибрирует в плеске соития мой позвоночник.

Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге —
Там пришли за тобой, только это до времени ждёт.
Ты нагая взойдешь на разбитые чёрные дроги
И безумный возница оскалит ликующий рот.

Леденяще и скупо ударит Луна,
Содрогнётся над крупом возницы спина,
Завизжат на дорожных камнях проступившие лица.
В тусклых митрах тумана под крыльями сна
Расплетут пентаграмму Нетопырь и Желна
И совьют на воздусех пылающий бред багряницы.

Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе,
Выпестовывай сладость мучительной влажной волны.
Звёзды рушатся вбок, лик ощерен и зверообразен,
Время взорвано зверем и взрезана кровля спины.

Кто сказал «Казанова расчетлив» — тот врёт неумело,
Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело.
Полночь, руки внутри, скоро сердце под пальцами брызнет,
Я пленен сладострастьем полёта на осколке взорвавшейся жизни!

Снова шорох вдоль стен , мягкий бархатный стук
Снова поступь легка — шаг с мыска на каблук
И подёрнуты страстью зрачки, словно плёнкой мазутной.
Любопытство и робость, истома и страх
Сладко кружится пропасть и стон на губах.
Подойдите. Вас манит витрина, где выставлен труп мой…

[08:03]