Из-за дальних гор, из-за древних гор,
Да серебряной плетью река
Рассекала степи скулу.

Белый дрок в костер, бересклет в костер.
Над обрывом стою,
Боги! Боги! Как берег крут!

Мертвой свастикой в небе орел повис
Под крылом кричат ледяные ветра.
Я не вижу, но знаю — он смотрит вниз
На холодный цветок моего костра.

Мир припал на брюхо, как волк в кустах,
Мир почувствовал то, что я знаю с весны.
Что приблизилось время Огня в Небесах,
Что приблизился час восхождения
Черной Луны.

Я когда-то был молод — так же, как ты.
Я ходил Путем Солнца — так же, как ты.
Я был Светом и Сутью — так же, как ты.
Я был Частью Потока — так же, как ты!

Но с тек пор, как Она подарила мне взор,
Леденящие вихри вошли в мои сны.
И все чаще мне снились обрыв и костер
И мой танец в сиянии Черной Луны.

Я готов был собакой стеречь ее кров
Ради счастья застыть под хозяйской рукой.
Ради права коснуться губами следов
Мне оставленных узкою, легкой стопой.

А ночами я плакал, и бил себя в грудь.
Чтоб не слышать, как с каждым сердечным толчком.
Проникает все глубже, да в самую суть,
Беспощадный, холодный осиновый кол.

Бог мой, это не ропот — кто вправе роптать,
Слабой персти ли праха рядиться с Тобой,
Я хочу просто страшно, неслышно сказать —
Ты не дал, я не принял дороги иной.

И в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины.
Мне осталось одно — это петь и плясать,
В восходящих потоках сияния
Черной Луны!

Я пришел сюда из-за дальних гор,
Ибо ныне я знаю, что делать с собой.
В шесть сторон кроплю, обхожу костер,
Подношу к губам горьких трав настой.

Бог мой! Свастикой в небе орел повис,
Под крылом, крича, умирают ветра.
Вот Она подходит, чтоб взять меня вниз.
Чтобы влить в меня жажду рассечь себя.

Я раскрыл себе грудь алмазным серпом,
И подставил, бесстыдно смеясь и крича,
Обнаженного сердца стучащийся ком,
Леденящим, невидимым черным лучам.

Ведь в этом мире мне нечего больше терять,
Кроме мертвого чувства предельной вины.
Мне осталось одно — это петь и плясать,
В затопившем Вселенную пламени
Черной Луны.